Книга из человеческой кожи [HL] - Мишель Ловрик

— Вы должны помнить и то, что я врач, — сказал я.

— И каким же боком это меня касается? — язвительно поинтересовалась она.

— Думаю, что смогу сделать кое-что с вашей рукой.

Она вспыхнула и убрала руку за спину.

— Что заставляет вас думать, будто я нуждаюсь в ваших услугах?

— То, как вы скрываете свое увечье. Ваше лицо, когда вы говорите о нем.

— И что же вы можете сделать? — деланно небрежным тоном осведомилась она.

— Будет очень больно, но, полагаю, я смогу разъединить ваши пальцы, если вы позволите мне, конечно. Марчелла бы захотела, чтобы я предпринял такую попытку.

Воцарилось долгое молчание. Я боялся, что художница попросту выставит меня за дверь. Это выглядело бы вполне естественно. Она уже свыклась со своим увечьем, но очень немногие способны вытерпеть боль хирургической операции.

Наконец она заговорила:

— Сейчас у меня сеанс. Мне будут позировать для портрета. Приходите завтра в это же время со своими пыточными инструментами. Я приготовлю бренди и запас ругательств.

На следующий день я вернулся с небольшим чемоданчиком Сесилия Корнаро уже приняла изрядную дозу спиртного в качестве наркоза и покачиваясь развернулась ко мне с отсутствующим выражением лица. Я усадил ее за самый чистый из столов, стер краски с ее руки, после чего промыл пальцы карболовой кислотой и оливковым маслом. Чтобы заставить ее расслабиться, я попробовал заговорить с ней.

— Я слышал, в вашей мастерской случился пожар. Но как вы ухитрились обжечься? Или это произошло, пока вы спали?

Я указал на диван. Его желтая шелковая обивка порвалась и местами слегка обуглилась. На диване валялся небрежно брошенный шотландский плед, усеянный кошачьей шерстью. Само животное, вытянувшись, преспокойно почивало на нем.

— Иногда я ночую здесь, когда работаю допоздна и нет смысла возвращаться домой в Мираколи. Я спала, когда эти мужланы ворвались сюда.

— Значит, это правда, что пожар был устроен преднамеренно?

— Если считать, что они преднамеренно взломали мою дверь, преднамеренно связали меня, преднамеренно облили мои картины маслом и преднамеренно поднесли к ним горящую свечу, то да.

— И вам известно, кто это был и кто послал их?

— Неизвестные люди в штанах в обтяжку и масках. — Язык у нее уже заплетался, но в голосе явственно прозвучал сарказм. — Никаких особых примет. Они воображали, или, по крайней мере, их capo[167] так думал, что я погибну.

— Но вам удалось освободиться?

— Я привыкла работать руками. Я ловка и сообразительна. После того как эти мужланы ушли, я выпуталась из веревок.

— Тогда как же вы обгорели?

— Я ушла не сразу.

— А почему?

— Мне нужно было спасать людей. — Она кивнула на портреты и карандашные наброски, развешанные по стенам. На некоторых до сих пор были видны черные подпалины.

— Вместо собственной жизни вы спасали картины?

— Несколько картин мне удалось спасти. Но я задержалась слишком надолго. Я как раз пыталась сберечь лорда Понсонби для его супруги. У него был рак, а жена об этом не знала. Портрет должен был составить ей компанию после его смерти.

Удивление при виде такого сострадания, должно быть, отразилось на моем лице. Она проворчала:

— Я знаю, о чем вы думаете. И вы правы. Я не милая и добрая. Я мечтаю о мести.

Тут я сделал первый надрез, и она скорее вздохнула, а не закричала. Я провел скальпелем по синдактилии, разделяя ее на две части, до самой развилки пальцев. Кровь тоненькой струйкой потекла в миску, которую я заранее поставил на стол. Сесилия Корнаро взглянула на нее и пробормотала:

— Должно быть, во мне живут настоящие кошенилевые[168] тли — смотрите, какой цвет. Вот что я называю настоящим красным…

А потом она упала в обморок.

Я привел ее в чувство с помощью нюхательных солей, но не раньше, чем забинтовал и поместил в лубок ее пальцы, после чего вытер кровь с пола. Перепонка оказалась настолько тонкой, что должна была вскоре высохнуть и отвалиться. Я укутал ее шотландским пледом и пересадил на диван.

Сесилия Корнаро продолжила разговор так, словно мы ни на минуту не прерывали его.

— Я мечтаю отомстить, — сказала она, ни словом не обмолвившись об операции, которую только что перенесла. Здоровой рукой она подняла с пола альбом с рисунками и принялась перелистывать его. — Вот что я нарисовала в ту ночь, когда это случилось.

На странице в разных ракурсах было изображено лицо Мингуилло: в профиль, в три четверти, в полуобороте со спины. Сходство было поразительным, сумасшествие било из него фонтаном, и испорченность виднелась в каждой его черточке столь же отчетливо, как прыщи и ямки у него на коже.

— Если я когда-либо забуду, как сильно ненавижу его, то эти рисунки помогут мне вспомнить! — воскликнул я. — Вы точно подметили исходящую от него мерзость.

— Значит, вы тоже мечтаете о мести? — Сесилия Корнаро рассматривала свои забинтованные пальцы, ощупывая вновь образованную прореху между ними. Боль наверняка была ужасной, но она упрямо думала только о своем враге.

Я признался:

— Есть у меня одна мечта, которая успокаивает. Но ее довольно сложно осуществить.

— Я люблю сложности.

Взгляд ее зеленых глаз скрестился с моими, и я заговорил, словно помимо своей воли.

— Еще когда я учился на врача, моим наставником был хирург, у которого имелся один пунктик — он помешался на ведении войны средствами болезней. И тайных способах их распространения.

— Вы имеете в виду чуму?

— Бубонную чуму мы победили, но у нас еще осталась черная оспа. Видите ли, я специализируюсь на болезнях кожи. И меня интересует история их возникновения. Черная оспа помогла испанским конкистадорам покорить инков.

— Полагаю, в последнее время все, связанной с Южной Америкой, представляет для вас особенный интерес. — Она лениво улыбнулась, совсем так, как зевает кошка, но в улыбке ее сквозила несомненная теплота.

— Пристальный интерес, — подтвердил я, — так что я могу сообщить вам, что в Америке было две большие эпидемии черной оспы, в 1775 и 1782 годах. Зато в Арекипе сейчас проводится бесплатная вакцинация. По крайней мере эта болезнь Марчелле не грозит.

Сесилия Корнаро обладала несомненной интуицией. Она поинтересовалась:

— Но вы, я имею в виду ваше воображение, сохраняете интерес к черной оспе как средству отмщения? И как это можно осуществить?

— Черная оспа передается от человека к человеку с крошечными фрагментами отмершей кожи — то есть хлопьями струпьев, остающихся на месте язв, которые являются наиболее зримыми симптомами болезни. Мой бывший наставник, хирург Руджеро, буквально помешался на идее, высказанной сэром Джеффри Амхерстом, британским генералом. Пятьдесят лет тому Амхерст вознамерился истребить индейцев племени оттава в Пенсильвании. Он устроил у них небольшую эпидемию черной оспы, посыпав их запасы продовольствия измельченными в порошок струпьями, взятыми у нескольких жертв этой болезни.

— Так что для этого требуется совсем небольшое количество материала?

— Почти невидимо малое, если мы говорим о штамме Variola confuens, который считается наиболее смертоносным. Самое необычное в черной оспе — то, что она может переноситься с бумагой, между страницами письма например. Известны случаи, когда влюбленные помимо воли обрывали свой роман, запечатав несколько фрагментов черной оспы в своих любовных посланиях.

— Как невероятно интересно! — выдохнула Сесилия Корнаро. — Но как в цивилизованном мире можно заполучить в свои руки, — она задумчиво вытянула перед собой забинтованные пальцы, — невидимо малое количество черной оспы?

— У Руджеро была привычка сдирать струпья со своих пациентов, умерших от оспы. Он высушивал их в торфяном дыму, а полученные образцы хранил в камфаре в подвале. На всякий случай. Он отличался скверным нравом, да и собственных врагов у него было предостаточно…

— Я понимаю, в каком направлении движется ваша так называемая неудовлетворенная мечта. Для ее осуществления требуется мерзкий негодяй — Мингуилло Фазан, например, — который бы получил запыленное письмо… Ах, необязательно быть поэтом, чтобы полюбить поэтическое правосудие!

Мне показалось, что слово «поэт» она выговорила с горечью.

— Но я врач. Я дал клятву. Кроме того, чтобы реализовать эту идею… нужно быть таким же, как он.

— В некоторой степени мы все похожи на него.

— Но разница заключается в том, что мы не действуем под влиянием этого сходства.

Сесилия Корнаро дала мне понять, что я могу идти.

Но когда я повернулся, чтобы уходить, она небрежно поинтересовалась:

— Ваш старый наставник, хирург Руджеро… У него уже есть портрет?